[Lekin]

А ты думал, вернуться просто,
Вот придёшь - и начнём сначала?
Ты не знал, человек мой жёсткий,
Как я голос твой забывала.
Ты не знал, как я задыхалась
Без тебя в этих серых стенах,
Как домой приходить боялась,
Как жила, как одна болела,
Как подушку твою сжимала,
Как часы в темноте стучали,
Доброй ночи тебе желала,
А сама не спала ночами.
Ты не знал, мой недобрый милый,
Я за эти злые полгода
Перемучилась, долюбила,
И не жду твоего прихода.
И словам твоим не поддамся,
А чтоб взглядами не столкнуться
Ухожу, а ты оставайся,
Думал ты, что легко вернуться

пока ты другим там варишь соленый кофе, куришь или стесняешься снять футболку
я тут упрямо рисую знакомый профиль, узкие губы, лоб под короткой челкой
в ванной дышу на кафель, пишу записки, мол отболело, спряталось, пробежало
мы подпустили прошлое слишком близко, чтоб оно эдак молча теперь лежало

пока ты с другими там примеряешь планы, на Ниццу, Ницше, на "да-да, вот здесь и ниже"
я по стеклу в душевой утекаю плавно, я оседаю на пол, и кафель лижет
меня повсюду, до куда только достанет. и день утекает словно сквозь пальцы жидкость
и я забываю когда уже солнце встанет, что я еще собственно даже и не ложилась.

пока ты чинишь машину, и пишешь хокку, заказываешь пиво себе в спорт-баре,
я пробираюсь по горной тропинке в воздух, и улыбаюсь, мать твою, улыбаюсь,
я научаюсь жить в безвоздушном мире, я открываюсь каждому, кто попросит
я перемыла все что нашлось в квартире, и не разбила. хотя подмывало бросить.

пока ты там злишься, ревнуешь, врешь мне, а так же глупо веришь в чужие сказки,
я написала прозы тебе две простыни, я наварила груды вареньев разных.
я одолела боль свою, оседлала, я отняла у нее по тихому все ее силы
я поняла,что я все могу и надо же? даже вернуться, видишь, не попросила.
(c)Марта Яковлева

ревность необратимо мутирует в любопытство:
знаком вопроса застываю под дверью спальни,
скребу косяки рожками, расшаркиваюсь копытцем,
весь такой вежливый и попустительски-либеральный.

спокойный на глубине пускаю по поверхности волны:
в заготовленный текст истерики добавляю экспрессии,
репетирую восклицания. пока получается монотонно.
вялая ругань для двух мягких кресел с оркестром.

да, самое сложное - не уснуть, имитируя бешенство.
ранимая суть поросла где плесенью, где мокрицей,
мне б оцарапаться - глухо под рёбрами чешется
моя любовь... мутирующая в любопытство...

Он говорит: «Только давай не будем сейчас о ней,
Просто не будем о ней ни слова, ни строчки.
Пусть она просто камень в саду камней,
И ничего, что тянет и ноет других сильней,
Словно то камень и в сердце, и в голове, и в почке».

Он говорит: «Мне без неё даже лучше теперь - смотри.
Это же столько крови ушло бы и столько силы,
Это же вечно взрываться на раз-два-три,
А у меня уже просто вымерзло всё внутри.
Да на неё никакой бы жизни, знаешь ли, не хватило».

Он говорит: «Я стар, мне достаточно было других,
Пусть теперь кто-то ещё каждый раз умирает
От этой дурацкой чёлки, от этих коленок худых,
От этого взгляда её, бьющего прямо под дых…»
И, задыхаясь от нежности, он вдруг лицо закрывает.
(с) Елена Касьян

Абонент недоступен.
Подождите еще пол века.
Абонент бьет посуду
И лакает дешевый Джин.
Абоненту плевать.
Он уже и не ждет человека,
Человека,который сломает
Его недоступный режим.

Абонент недоступен.
Он курит ночами в окошко.
Абонент как романтик
И грустнее на тысячу глаз.
Абонент свято верит,
Что до счастья ему немножко.
Абонент недоступен...

приезжает спонтанно в прихожей звенит ключами
телефон по-хозяйски уверенно отключает
долго плещется в душе выходит в махровом белом
улыбается влажно/томительно между делом

наливает мартини беззвучно ложится рядом
и сочится до боли/до бреда желанным ядом
ты не спросишь откуда не спросишь зачем/насколько
собирая родные глаза из чужих осколков

это девочка-бонус иллюзия/слабость/прихоть
ты ныряешь и тонешь сознательно будишь лихо
ты теряешь рассудок рискуешь не выжить – выбыть
но она твой последний твой внутриутробный выбор

ты целуешь запястья/ресницы/колени/плечи
это девочка-джокер но крыть кроме мата нечем
это девочка-песня тоска с передозом джаза
это девочка-вольно а впрочем упал-отжался

светлокожее чадо/исчадие ада/рая
дегустирует душу во что-то свое играет
утро просит автограф – смеется выводит «чао!»
это девочка-демон ты выжил и все сначала

Алиса, признайся, ведь все мы безумны
В неведомом мире зеркал перебитых?
Здесь в небе качаются лезвия-луны,
Алмазами падают метеориты.

Алиса, не бойся: я тайны не выдам,
А ты завтра днём дошагаешь до края.
Всё с клетки на клетку, по старым обидам,
Не то - куклой-пешкой, не то - оживая.

Алиса, поверь мне: кончается правда,
На бал все нацепят дешёвые маски.
Не честь и не совесть - пустая бравада,
От искренних слов - недалёко до сказки,

Алиса. Ты слышишь, как падает время?
Беснуется бездна, играя с годами...
Ты только держись, не вставай на колени,
Как знать, может мы
потанцуем
на грани.

За окном апрель, в календаре - шестнадцать.
Не звонить, не слышать голос твой. Смеяться
Над нелепым, рыжим. Кто он мне - попутчик,
Милый и случайный, с россыпью веснушек
На щеках и тёплым, отчуждённым взглядом?
Он так не похож.. А я к судьбы нарядам
Всё никак привыкнуть не могу. И в сотый
Раз перебираю в памяти субботы.
Сны терзают лаской, глупо их бояться.
Засыпать не страшно. Страшно - просыпаться.
Пусть тоска съедает - заливаю чаем.
Ты мне не звонишь, а я и не скучаю.
За окном апрель, в календаре - шестнадцать.
Плакать бесполезно - буду улыбаться.

знаешь, чтобы понять меня – нужен особый словарь
нужно, чтобы за окном не горел тот серый фонарь
чтобы мимо проехал последний ночной трамвай
и чтобы на улице – май, а в душе – январь.

знаешь, мне последней ночью снова не спалось
в эти темные длинные минуты много думалось и пилось
мало делалось, и ты сказал бы: ну, началось
перетрудилась, перелюбила? ты видел меня насквозь.
мы с тобой, как это не грустно, - врозь

я сменю что-то по-лондонски-крепкое на зеленый чай.
окна открой и свет везде отключай!
это по-голливудски-трагическое «прощай»
по-московски-грубое «на вокзалах меня не встречай»

догорает последняя в доме тоненькая свеча
пока я рыдаю на чужих плечах по ночам.

И ты, вероятно, спросишь: какого лешего?
А я отвечу пафосно: было нужно.
Ну, в общем, кажется, звали его Иешуа,
Мы пили красное поздней ночью из чайных кружек.

И он как-то очень свежо рассуждал о политике
И все твердил: мол, нужна любовь и не надо власти.
И вдруг сказал: "Ты уж не сочти меня нытиком,
Но я устал, понимаешь, устал ужасно.

Стигматы ноют от любых перемен погоды,
И эти ветки терновые к черту изгрызли лоб.
Или вот знаешь, летом полезешь в воду,
И по привычке опять по воде - шлеп-шлеп...

Ну что такое. ей-богу. разнылся сдуру.
Что ж я несу какую-то ерунду?!
... Я просто... не понимаю, за что я умер?
За то, чтобы яйца красили раз в году?

О чем я там, на горе, битый день долдонил?
А, что там, без толку, голос вот только сорвал.
Я, знаешь ли, чертов сеятель - вышел в поле,
Да не заметил сослепу - там асфальт.

И видишь ведь, ничего не спас, не исправил,
А просто так, как дурак, повисел на кресте.
Какой, скажи, сумасшедший мне врач поставил
Неизлечимо-смертельный диагноз - любить людей?"

Он сел, обхватив по-детски руками колени,
И я его гладила по спутанным волосам.
Мой сероглазый мальчик, ни первый ты, ни последний,
Кто так вот, на тернии грудью, вдруг понял сам,
Что не спросил, на крест взбираясь, а надо ли?

(У сероглазых мальчиков, видимо, это в крови).
... А город спит, обернувшись ночной прохладою,
И ты один - по колено в своей любви. (с) reine de chaos

Так просто быть perfect в каком-нибудь призрачном past,
но время – всегда настоящее. Этот контраст
(как у чернил и бумаги) почувствовать даст,
что в прошлое падать не слишком резонно, Алиса.
Любые полеты в компании высохших грез,
похожих на полупрозрачные крылья стрекоз,
всегда завершаются Морем Полуночных Слез
и каплями в рюмке со вкусом холодным аниса.

А в банке сегодня опять апельсиновый джэм:
в подземном хранилище мыши тихонько совсем
всё слушают Птицу.. И запись концерта затем
пришлют нам от Шляпника на серебристой болванке.
В двенадцать крокет, а к пяти сервируется чай..
Мы всех их придумали, но иногда невзначай
услышишь – за стенкой больной и усталый Шалтай
бормочет: "О да, оттрубите мне голову, Ангел"